Дуэлянт Борька Губин
Поезд, замедлив ход, уже подходил к вокзалу, а Борису Васильевичу никак не удавалось вспомнить знакомые места.
Впрочем, чему тут удивляться – за тридцать лет все вокруг так изменилось. А ведь с этим вокзалом у него так много связано! Мужчина жадно смотрел на перрон, словно ожидая, что прошлое подмигнет ему или даст какой-нибудь тайный знак: «Борька, это ты? Вернулся, бродяга? А помнишь?»
Но нет, как ни всматривался он сквозь мутное окно вагона, ничего конкретного на ум не приходило. А ведь когда собирался в дорогу, наивно полагал, что как только станет подъезжать к городу своего детства и юности, воспоминания нахлынут рекой.
По дороге он жадно вчитывался в названия пригородных станций, пытаясь припомнить какие-то моменты из собственной жизни с ними связанные, но образы из детства всплывали какие-то отстраненные, картонные, словно и не с ним это все было.
Поречье? Сплавлялись на лодках вниз по реке мимо этой деревни. Боровое? Гоняли сюда на велосипедах с дружком Мишкой в клуб на сельскую дискотеку. Тарасовка? Ездили на первом курсе в местный колхоз на картошку. Лоскутовка? На втором курсе в составе агитбригады был с концертом. И что?
Борис Васильевич всеми силами пытался разбередить душу, даже выдавить скупую слезу, но все было тщетно. Сердце билось ровно, дыхание не учащалось, пульс был в норме.
Когда поток пассажиров схлынул, Борис Васильевич последним вышел из вагона и оглядел привокзальную площадь. Увиденное его неприятно поразило. Вместо старого уютного деревянного вокзала с башенками по краям крыши и фонтаном с дельфинами перед входом, он увидел типовую бетонную коробку, равнодушно взирающую на приезжих глазницами пластиковых окон.
«Может, зря я сюда приехал? Как там говорил Гераклит? Нельзя дважды войти в одну и ту же реку и нельзя дважды прикоснуться к тождественной сущности. Зачем ворошить старое?» — мысленно отчитал себя Борис Васильевич, подхватил чемодан и пошел искать такси.
Гостиница, куда он заселился, тоже была новая.
— А ведь раньше на этом месте был овощной магазин, — улыбнулся он администратору у стойки, который занимался его регистрацией.
Администратор вежливо улыбнулся и сказал, что это, очевидно, было очень давно, задолго до его, администратора, рождения.
Борис Васильевич смутился, нервно улыбнулся и поспешил в свой номер. Там он распахнул окно, и звуки пробуждающегося от ночной спячки города немедленно ворвались в комнату.
«С добрым утром, милый город, сердце Родины моей», — фальшиво пропел Борис Васильевич. Затем открыл оба крана в ванной и, словно кота, погладил лежавшее на кровати банное полотенце.
Пока ванная наполнялась водой, он достал из чемодана областную газету за минувший четверг. Открыл предпоследнюю страницу и с выражением прочитал приткнувшийся в нижнем правом углу некролог: «Руководство и коллектив областного драматического театра с прискорбием извещают… На сорок седьмом году жизни… Костров Владимир Викторович… Скоропостижно скончался… Выражают глубокие соболезнования родным и близким…»
Борис Васильевич бросил газету на пол и пошлепал босыми ногами принимать водные процедуры.
«Скоропостижно скончался… Скоропостижно скончался…» — промурлыкал он себе под нос, залезая в ванну.
Смыв дорожную пыль, мужчина тщательно вытерся и подмигнул собственному отражению в большом запотевшем зеркале, висевшем в ванной комнате: «С легким паром!»
Затем облачился в черную рубашку и черный костюм, скроил грустную физиономию и вышел из комнаты.
На улице он поймал такси, уселся на заднее сиденье и распорядился:
— На городское кладбище.
По дороге он попросил таксиста притормозить у цветочного магазина, купил две гвоздики и продолжил путь.
Пока ехали, Борис Васильевич всю дорогу молчал, рассеянно посматривая в окно. Лишь отвечая на вопрос водителя, можно ли тому закурить, коротко бросил:
— Ваши легкие, вам и решать. Мне все равно.
У входа на городское кладбище он расплатился и неспешно пошел по главной дороге, читая на надгробных плитах имена и фамилии усопших. В раннее утро вторника на кладбище не было ни души, лишь парень в желтой жилетке старательно подметал дорожки.
Борис Васильевич поинтересовался у него, не знает ли он, где находится могила артиста Кострова.
— Владимира Викторовича? Это на шестой линии, давайте я вас к нему провожу, — вызвался парень. – Если не секрет, вы кем ему будете?
— Однокурсник, — ответил Борис Васильевич.
— Даже так? – воскликнул парень. – А вы служили в одном театре?
— Нет, э-э-э… Простите, как вас зовут?
— Толя. Анатолий.
— Нет, Толя. Судьба разбросала нас после окончания театрального училища. Володя остался здесь, в провинциальном театре, а я поехал покорять Москву.
— Так вы из самой Москвы приехали? – с детской наивностью восхитился Анатолий.
— Из нее родимой, из нее, — вздохнул с нотками грусти в голосе Борис Васильевич.
— И там по театральной линии двигаетесь? – не унимался любознательный Толик.
— По театральной, — кивнул Борис Васильевич, остановился и представился: — Режиссер и актер экспериментального молодежного театра «Чайка» Борис Васильевич Губин.
Сначала хотел вручить молодому человеку свою визитку, но передумал. Он уже имел печальный опыт раздаривать налево и направо свои визитные карточки молодым людям из провинции. Заканчивалось это все примерно одинаково. Посреди ночи раздавались телефонные звонки, парни и девушки робко интересовались, не сможет ли мэтр пристроить их на недельку – другую у себя на время экзаменов, пока они будут штурмовать столичные театральные вузы.
Борис Васильевич полным сострадания голосом отвечал, что это решительно невозможно, так как у него в настоящее время гостит племянник со своей многочисленной семьей, желал будущему абитуриенту удачи на вступительных экзаменах и прерывал разговор.
— Вот здорово! – воскликнул Анатолий. – А я тоже в театральном учусь, третий курс. Все постановки с Владимиром Викторовичем по нескольку раз видел.
— И как вам? – поинтересовался Борис Васильевич.
— Гений! – кратко ответил Толик и возвел глаза в небо.
— Да, Володя уже со студенческой скамьи подавал надежды, — кивнул Губин, а сам мысленно еще раз поздравил себя, что не стал давать Толику свою визитку.
Вот зачем этому юному театралу, которому вдруг приспичит приехать в столицу, знать, что экспериментальный молодежный театр «Чайка» находится в отстойном спальном районе и ютится в подвальном помещении со зрительным залом на двадцать пять мест. Что основную часть труппы составляют бездарные школьники и студенты. Кроме того, еще у них в театре играли два водителя троллейбуса, полицейский и тренер по спортивной гимнастике.
Многие дети приходили в театр сами, но некоторых приводили родители.
— Я с детства мечтала, но так и не стала актрисой. Так пускай моя дочь станет, — сказала однажды Губину женщина, приведя в театр запуганное восьмилетнее существо, с расширенными от ужаса глазами и трясущимися руками, которому если меньше всего в жизни чего и необходимо было, так это играть в театре. История стара как сам мир: за нереализованные мечты родителей расплачиваются дети.
— А вот и могила Владимира Викторовича! – прервал размышления Губина голос Анатолия.
У основания свежего холмика был воткнут крест, а все пространство вокруг усыпано цветами.
— Вы, Борис Васильевич, хотите побыть один наедине с другом?
— Да, если можно, — одними губами едва слышно ответил Губин.
— Понимаю, — кивнул Толик и чуть ли ни на цыпочках удалился.
На простом деревянном кресте была прикреплена фотография Кострова. На ней ему было лет тридцать – тридцать пять, не больше.
— И на тот свет мы хотим уйти молодыми, — усмехнулся Губин. Бросил небрежно на могилу гвоздики и прошипел: — Ну, Володечка, здравствуй.
Мыслями он перенесся в студенческую пору, когда жизнь казалась счастливой и радостной, а он любил самую прекрасную девушку на земле – однокурсницу Леночку. И все было бы и дальше замечательно, но дорогу ему перешел Вовчик Костров.
И они так закусили удила, что дело дошло до настоящей дуэли.
— Кто победит, того и Елена, — предложил Костров. – Или сдрейфил, Губа?
— Дуэль так дуэль, Костер, — небрежно ответил Губин. – На чем будем выяснять отношения?
— На шпагах, которыми фехтование репетируем, — ответил Костров.
После окончания занятий молодые люди пробрались в актовый зал, открыли подсобку и достали две шпаги. Были они со специальными насадками на конце, но кто об этом думал?
Дуэль получилась короткой. От фехтования они как-то быстро перешли на кулаки. Костров сделал подсечку, и они оба рухнули на пол, где продолжили мутузить друг друга.
На шум в актовый зал заглянула уборщица тетя Тоня.
Губин смутно помнил, что их растащили в стороны, а кто-то даже брызнул ему в лицо водой из стакана.
— Дуэлянты несчастные, — ухмыльнулся кто-то из старшекурсников. И это прозвище прилипло к ним до окончания театрального училища.
Но самое обидное заключалось в том, что Леночка ушла к Кострову и на Губина смотрела сверху вниз с полупрезрительной улыбкой.
И только теперь, стоя возле могилы своего давнего обидчика, Борис Васильевич признался сам себе, что приехал не посмотреть на ушедшего раньше времени соперника, а встретиться с Леночкой.
Быстрым шагом он бросился прочь с кладбища, дошел до остановки и вскочил в отъезжающий автобус. Передавая кондуктору деньги за проезд, увидел, что на боковом окне приклеена афиша.
«Премьера областного драматического театра. «Журавль в небе». Пьеса в пяти действиях. В главной роли Е.М. Кострова. Начало – в 20 часов», — прочитал он афишу, с которой на него с улыбкой смотрела Леночка, Елена Михайловна Кострова.
— Это судьба, — пробормотал себе под нос Губин.
Доехав до театра, он опрометью бросился к кассам.
К счастью, билеты еще были. Подумав, он купил билет в пятом ряду.
Взять в первый ряд побоялся. Вдруг Леночка его узнает и прямо посреди спектакля крикнет: «Борис, это ты?»
Сам спектакль Губин помнил смутно: что-то из современной жизни, где на протяжении всех пяти действий главная героиня выбирала между любовью и браком по расчету.
Чем там все закончилось, Губин так до конца и не разобрался. А когда пошел дарить букет и подошел ближе, то обнаружил, что фотография Леночки на афише совершенно не совпадала с тем человеком, который сейчас стоял перед ним. Его поразили глубокие морщины, прорезавшие ее лоб, опухшие пальцы и синие реки вен на руках.
Елена Михайловна Кострова приняла с улыбкой букет, а Губин в этот момент молил Бога о том, чтобы она его не узнала.
«И вот из-за этой старой калоши я столько лет страдал, столько лет не спал ночами?» — думал он, возвращаясь по вечернему городу из театра.
Ночью Губин так и не смог заснуть. До рассвета он бродил по комнате из угла в угол, а рано утром собрал вещи, выписался из номера и первым же рейсом уехал в Москву.
Сергей Шивков