«Наесться хотя бы раз досыта было для меня самым заветным желанием»

ЗАСТИГНУТЫЕ ВОЙНОЙ

Порою, оглядываясь в прошлое, я всё больше убеждаюсь, что Бог благоволит  ко мне от самого рождения. Согласитесь, читатель, что весьма комфортно для мужчины отмечать в семье этот день в женский праздник 8 марта. И надо было так случиться, что появился на свет я в этот день вместе с братишкой Шуркой. Шёл год «великого перелома» в деревне, когда было окончательно сломлено сопротивление рачительного крестьянина  («кулака»), и в ней возобладали колхозы. Такая ломка уклада на селе пагубно сказалась на обеспечении города продовольствием, и матери было невмоготу выходить нас обоих. Поэтому она тайком молила Всевышнего, чтобы тот прибрал к рукам одного из близнецов и предпочтительно меня, поскольку по состоянию здоровья, по её словам, я и так был на этом свете не жилец. Бог внял её просьбе, но лишь частично: то ли по недоразумению, то ли с умыслом, его выбор пал на моего брата.

Не меньшую роль в моей судьбе сыграло и другое драматическое событие, происшедшее накануне войны с отцом на работе. По молодости и неопытности он попал под шкив ткацкой машины и, хотя остался жив, начисто лишился большого пальца правой руки. По этой причине отец был освобождён от воинской обязанности, и это позволило нашей семье  не только худо-бедно пережить лихую годину, но и – в отличие от большинства сверстников – продолжить мне учёбу в школе.

Первый день войны помню, как сейчас. Мы с другом Генкой Климовым в то утро купались возле фабричного моста в Вязьме. Вдруг, совсем невовремя, загудел во всю мощь фабричный гудок. Обычно он оповещал ткачей о начале рабочей смены, и мы с другом в недоумении переглянулись:  что бы это значило? Ещё большее удивление вызвала продолжительность сигнала: прошла одна минута, другая, третья, а гудок  – как будто у него заклинил клапан – продолжал неистово реветь. На мосту появились куда-то бегущие люди. Мы с Генкой усмотрели в происходящем что-то неладное и, одевшись, поспешили домой.

Вопреки нашей тревоге, во дворе среди детворы царило радостное оживление. Мои сверстники, к которым тут же присоединились и мы, воспитанные на бравурных маршах и помешанные на игре «в войну», спорили — гадали об одном: через сколько дней наши сокрушат врага? В те последние минуты безоблачного детства мы ещё не знали, что на долгие годы обречены этой самой войной на тяжкие испытания и лютый голод.

Застигнутые войной врасплох люди в панике кинулись по магазинам, сметая с полок всё подряд – от хлеба и мяса до соли и спичек. И в первый же день в них стало хоть шаром покати: все отделы, кроме хлебного, были закрыты. Чтобы хоть как-то наладить снабжение населения продовольствием, в стране была введена карточная система. При этом установлены такие нормы выдачи хлеба в сутки: на рабочего – 600 г, на ребёнка – 400 г, на иждивенца (пенсионера) – 300 г. Другими видами продуктов государство население практически не снабжало. Но и эти крохи давались людям с трудом. С раннего утра  (а то и накануне с вечера) в магазины за хлебом выстраивались огромные очереди. Периодически в них производилась перекличка с записью номера на ладони чернильным карандашом. Опоздавший к ней оказывался за бортом и был вынужден занимать очередь с конца. По этой причине, чтобы получить пайку хлеба на семью, нельзя было куда-либо отлучиться ни на минуту и стоять в очереди, не помышляя о завтраке, порой до самого полудня.

Эта утомительная и вместе с тем унизительная процедура вошла в повседневную жизнь города и сохранялась вплоть до окончания войны. Люди таким образом с самого начала были посажены на голодный паёк, прожить на который долгие годы было невозможно. Поэтому каждая семья, оставшаяся к тому же без взрослого мужчины, выживала, как могла. Город Тейково изначально родился от слияния нескольких деревень, поэтому его население составляли в основном бывшие крестьяне, ещё не утратившие навыки сельскохозяйственных работ. Да и жили они в прежних домах с садами и огородами, поэтому кое-как сводили концы с концами. Мои же родители жили в многоквартирном доме, и приусадебного участка у нас не было.

Зато был сарай для дров, где мать держала десяток кур. Летом они паслись на лужайке и несли яйца, добывая корм сами. Но к зиме их перевели на содержание в курятник, и кормить стало нечем.

– Что будем с курами-то делать, отец? – сокрушалась мама,– ведь без яиц детей кормить детей совсем нечем будет.

– А что без корма с курами будешь делать?– обречённо ответил тот,– будем есть: всё равно подохнут.

Так решилась в нашем «хозяйстве» судьба птичьего поголовья. Запомнился мне этот печальный эпизод по одной причине: мяса кур я до войны не ел после того, как однажды увидел, как лишают их жизни. Одна за другой наши куры пошли «в ощип», и каждый раз, сварив ароматный бульон, мама уговаривала меня отведать его «хотя бы ложечку», пытаясь насильно сунуть её мне  в рот. Но я, будучи даже голодным, неизменно отстранял её руку, упорно стоя на своём. И только когда была сварена последняя курица, я поддался-таки искушению. А попробовав её мясо, с величайшим сожалением признался:

– Какой же, мама,  я был дурак, что до сих пор кур не ел!

Читателю трудно поверить, но аналогичная судьба в тот год постигла и нашего любимого котёнка Барсика. Летом, вставая иногда с рассветом до начала рабочего дня, отец находил время для рыбалки. Да и я уже постигал азы этого увлекательного занятия, охотясь на уклейку. Поэтому с кормёжкой кошки проблем не было. О зимней рыбалке на удочку в то время – к величайшему сожалению! – в нашем крае ещё ничего не было известно.  С приближением зимы Барсика пришлось переводить на вегетарианскую пищу, отрывая ему мизерную долю от хлебного пайка. Мы с сестрёнкой Валей его обожали и не расставались с ним даже ночью, беря по очереди в кровать. И стеной встали на его защиту, когда однажды услышали, как мама – обременённая заботой о нашем пропитании –  обратилась к отцу с просьбой:

– Завтра по дороге на работу прихвати-ка котёнка с собой: подбросишь кому-нибудь во двор: авось приживётся. И отец был готов выполнить её просьбу.

Мы с Валей со слезами бросились умолять родителей не делать этого. И материнское сердце не выдержало наших слёз: она успокоила нас, отменив своё решение. Но, как оказалось, только на словах: через несколько дней наш Барсик бесследно исчез из дома, и мы с сестрой, сколько ни искали, так его и не нашли.

 

ВЕЧНО ГОЛОДНЫЙ

Зимой проблема с питанием в городе обострилась до предела, и население, достав отложенные на чёрный день пожитки, ринулось в близлежащие деревни, чтобы обменять их на продукты – муку и картошку.  По мере насыщения этого «рынка» изголодавшимся по нормальной пище людям приходилось, прихватив санки,  продвигаться от города всё дальше, преодолевая при этом, невзирая порой на непогоду, десятки километров. Причём рассчитывать при возвращении с грузом на попутную машину не приходилось: в городском  автопарке было всего 4 машины марки  ГАЗ– 42 ,  занятых заготовкой дров для паровозов. Оборудованным – ввиду отсутствия бензина – газогенераторными установками

(с топкой дровами), этим грузовикам и так едва хватало мощности, чтобы, загруженным доверху лесом, дотащиться до города. Да и свободного места в кузове у них не было.

Возвращения родителей из очередного  похода за продуктами мы с сестрой ждали, как праздника. Несмотря на чрезмерную усталость, мама, едва зайдя в дом, тотчас затапливала печку и ставила варить чугунок картошки для фабричной столовой. Утром при сборах в школьном дворе нам выдавали по паре пирожков с кашей,  которые немедленно съедались. После этого, разбившись на группы, мы отправлялись самостоятельно в лес. Для меня это была всего лишь прогулка по уже освоенным, знакомым местам. Я уводил свою группу к деревне Лемешки, где, помимо грибных мест, к опушке леса примыкало поле с посевом гороха.  Мы первым делом заходили туда и только после того, как набивали полные карманы стручков этого растения, шли собирать грибы. Для некоторых из ребят это занятие было в диковинку, и корзинки у них потом приходилось тщательно проверять, выбрасывая поганки. Однако не во всех группах поступали так же. Поэтому, когда по возвращении в город, грибы высыпали в одну кучу, работникам столовой приходилось их заново перебирать. Но, несмотря на это, нас всех кормили бесплатным обедом. И хотя о его калорийности говорить не приходится,  мы были рады и ему.

С началом учебного года этот источник пропитания для школьников закрылся. А поскольку на сокращённый режим питания было вынуждено перейти всё население города,  в школах для детей были организованы завтраки. И хотя у нынешнего поколения его меню не вызовет аппетита – ложка квашеной капусты и мизерный кусочек хлеба —  но он несомненно помогал поддерживать у нас в теле дух. Если сбор грибов для фабричной столовой был делом добровольным, то в школе на учеников была возложена обязанность заготовки дров для котельной. К этой работе, естественно, привлекались и родители.

Помню, как ранним утром по осени мы с мамой в составе группы от нашего класса, возглавляемой лесником, отправились в лес. Путь оказался неблизким.

Приведя на место, тот наметил каждому деров для порубки из расчёта на кубометр дров и, наказав управиться с работой к полудню, удалился по своим делам. Нам с мамой досталась толстая берёза, которую с огромным трудом удалось спилить и повалить на землю. Казалось, сил после этого у нас не осталось. Но норму выполнять надо. И мы, передохнув и съев по кусочку хлеба, стали распиливать её на поленья. Работа была явно нам не по силам: от голода сосало под ложечкой, кружилась голова, а в глазах темнело. Мама, как могла, подбадривала меня, но от этого было не легче.

На распилку дерева у нас ушло несколько часов, и мы начали складывать из кругляка поленницу нужных размеров. Однако она оказалась заполненной лишь немного выше, чем наполовину. Мы не знали, что делать дальше: валить ещё одно дерево нам было уже не под силу. Как раз в это время подошёл лесник и, войдя в наше положение, предложил, протягивая топор:

–  Чтобы дотянуть до нормы, поленья можно расколоть – тогда они больше места займут: аккурат поленница полной будет.

–  Да как же мы их поколем?– взмолилась мама,– у нас и так уж сил не осталось. А надо будет ещё до дому идти.

Но лесник больше ничем нам помочь не мог, и нам пришлось-таки, взяв у него топор, по очереди, через не могу заняться и этой работой. Как мы с мамой добрались тогда  домой, я уже не помню.

Если лютый голод стал уделом всего населения города, то на курящих мужчин выпало ещё одно тяжкое испытание – полное отсутствие в продаже табачной продукции. На муки отца от этого дефицита больно было смотреть. В летнее время он ещё выходил из положения, обрывая на городских клумбах цветы душистого табака, и даже смог насушить этого растения впрок. Но когда его запасы кончились, отец, вернувшись с работы, дома не находил себе места от пагубной привычки к никотину. И вскоре нашёл, чем утолить свою страсть. Пол в нашей квартире был сделан из толстых досок, и между ними с годами образовались довольно широкие щели, забитые ещё до войны всяким мусором. Вот в нём-то, подобно археологу, отец и начал делать «раскопки». Поужинав, он брал в руки отвёртку и, встав на колени, начинал выковыривать  из очередной щели её содержимое. Найдя 2–3 пожелтевших от времени окурка, он тщательно разворачивал их и вытряхивал остатки табака на газету. А затем, подсушив, сворачивал из него «козью ножку» и, удобно устроившись на диване, закуривал, испытывая при этом глубочайшее наслаждение.

– Вот, Толька, –  признался он однажды,– смотри, как я мучаюсь от этого проклятого зелья:  ужин готов променять на какой-то заплеванный окурок. Не дай Бог тебе закурить – будешь также мучиться, если война случится.

И этот наглядный урок подействовал на меня сильней любой антитабачной рекламы: после этого эпизода я зарёкся курить на всю жизнь.

 

История пропавшей коровы

К концу зимы первого года войны с пропитанием нам неожиданным образом повезло.  По осени через наш город гнали на восток от фронта многочисленные стада домашнего скота, преимущественно коров. Естественно, часть из них гибла в дороге, а толком захоронить трупы, особенно в лесу, сопровождавшим стадо было не до того. Зимой трупы замело снегом, и они в замороженном виде пролежали в сугробе до наступления весны. У отца был знакомый охотник по имени Василий, который по лисьему следу набрёл однажды на эту падаль. Поделившись этой новостью  с товарищем, они вдвоём, пришли за добычей с санками. Откапывая труп из снега, мой отец высказал сомнение:

–  А не отравимся от такого мяса? Ведь оно наверняка протухло.

–  Тут скотину и в начале зимы прогоняли,– высказал надежду Василий,– может, корова как раз из той партии. Тогда совсем испортиться не успела: морозы ранние были.

– Да и лисы всю изгрызли,– продолжал сомневаться отец,– может, заразу какую притащили.

– Да что тут гадать,– в ответ пошутил друг,– вот попробуем и узнаем. Давай-ка лучше доставай нож и приступим к делу.

Они разделали тушу и, разделив мясо пополам, благополучно перевезли его домой. Свою долю отец сложил в погреб, набитый снегом, и в итоге мы были обеспечены этой сомнительной едой до самого лета.

Естественно, мясо было «с душком» и в натуральном виде не годилось для приготовления первых или вторых блюд: есть их из-за отвратительного запаха было невозможно. Но мама нашла выход. Она проворачивала мясо через мясорубку и, добавив в фарш побольше перца, жарила из него котлеты. А поскольку пищевого масла в доме не было, она использовала при этом машинное масло, припасённое впрок для лампадки. И запах от него был таков, что перебивал даже дух тухлятины. Но вместе с тем котлеты выглядели весьма аппетитно, а голод, как известно, не тётка, и мы с сестрой уплетали их за милую душу. И никаких последствий для здоровья  от этой еды в нашей семье, слава Богу, не было.

Калорийная пища к весне, особенно для отца, оказался как нельзя кстати. Как только растаял снег, изголодавшиеся за зиму люди по собственной инициативе начали занимать свободные участки земли для посадки картошки. Власти не препятствовали этому и даже позволили распахать территорию, отведенную для парка в центре города с уже установленной в нём знаменитой скульптурой «Девушка с веслом». Будущий парк был поделен на участки, один из которых достался и нашей семье. Копать землю, естественно, пришлось отцу. Понимая, что урожая с него не хватит до следующего лета, он вспахал ещё крутой склон горы у реки возле дома, по которому зимой детвора каталась на лыжах. А потом обработал и участок поля за городом у Красных Сосенок. Всё  это стоило ему – при большой загруженности на работе  (к  тому времени отец исполнял уже обязанности начальника цеха) – невероятных усилий, и без калорийной пищи вряд ли бы управился.

После того, как последний кусок мяса из погреба был съеден, мы вернулись к прежнему рациону. Однако летом он был более разнообразен. Отец ни минуты не терял времени даром. Порой, урывая время от сна, он ходил в лес по ягоды, которые мама продавала на рынке, чтобы купить хлеба; то по грибы, заготовляя их  впрок. А его любимым занятием была рыбалка, и вкус жареной рыбы мы не забывали всё лето. Однако еды для нормальной жизнедеятельности организма всё равно не хватало, и жили по-прежнему впроголодь.  К осени я настолько похудел,  что мама, обеспокоенная моим здоровьем, обратилась к отцу с необычной просьбой.

– Посмотри-ка на сына-то, отец,– начала она издалека,– ему скоро в школу идти, а его качает от голода.

– Так что ты предлагаешь? Я и так разрываюсь на части от забот, делаю всё, чтобы вас прокормить.

– Всё да не всё,– возразила мама.– К тебе вот обращаются деревенские с просьбой об отгуле, так предложи им за эту услугу взять Толю с собой погостить. Хотя бы на недельку – глядишь, немного поправится.

– Ты что – в своем уме?!– возмутился отец.– Хочешь, чтобы меня в тюрьму посадили «за использование служебного положения»?

– Да какая тюрьма,– настаивала мама,– кто об этом узнает? Ведь отгулы-то ты всё равно кому-то даёшь, а значит, это вполне законно.

Поначалу отец не соглашался «переступить закон» ни в какую. Но мама стояла на своём, и через какое-то время они поладили. Предстоящий вояж в деревню они объяснили мне так: дескать, там живёт наша дальняя родственница, которая желает со мной познакомиться. Жизнь на селе в ту пору – по части питания – была несравненно лучше, чем в городе, и я принял это предложение с удовольствием.

 

В деревне

Деревня с мнимой родственницей оказалась расположенной у чёрта на куличках – до неё было больше 30 километров, которые предстояло преодолеть пешком. Моей попутчицей оказалась дородная девица, за которой я едва поспевал в дороге и изрядно утомился. Но она и не думала останавливаться для привала. В результате до деревни под вечер я еле дотащил ноги и после ужина заснул на сеновале мертвецким сном. Утром мне объявили, что «родственница» куда-то уехала, и пригласили к столу. Так я остался «на прокорм» в этом доме на неделю.

Хозяева держали корову, и в рационе питания у них главное место занимало молоко, вкуса которого я не пробовал с начала войны. Неудивительно поэтому, что еда пришлась мне по вкусу, а хлебая в обед мясные щи, я и вовсе испытывал блаженство. Примечательно, что хлеб на столе не нормировался, и по окончании трапезы – будучи уже сыт – я не удержался от соблазна и, подчиняясь инстинкту, незаметно спрятал один кусок в карман. И хотя нужды в дополнительном питании, как оказалось, не было, я неизменно, каждый раз во время трапезы воровал хлеб со стола и потом прятал его в укромное место в намеренье вернуться домой с «гостинцем». Однако вышло так, что во время сборов в обратный путь воспользоваться этим «кладом» не позволили обстоятельства, о чём я крайне сожалел. Эта ситуация точь-в-точь напоминает сюжет рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни».

 

За пуд муки

Как отец ни старался, но урожая картошки даже с трёх участков нам не хватало до лета,  и родителям волей-неволей приходилось к концу зимы изыскивать среди домашнего скарба вещи, представляющие хоть какую-то ценность для обмена на продукты. Когда все резервы были исчерпаны, мама подняла руку на «неприкасаемое» – велосипед. Дело в том, что отец перед самой войной купил его в складчину с братом Петром, и тот был их совместной собственностью. Но ездить на нём отец так и не научился, и велосипед стоял без дела в чулане, совсем ещё новенький. Мама намекала на него и раньше, но отец всякий раз категорически отвергал все её «посягательства», приводя единственный аргумент:

– А вдруг Пётр вернётся? Что тогда я ему скажу?

– Да откуда он может вернуться,– убеждала мама,– если уже два года от него вестей с фронта нет? И добавила, упирая на психику: – Неужели ты можешь равнодушно смотреть, как у нас дети голодают?

В этот раз иного выхода в решении продовольственного вопроса в семье не было, и отец «капитулировал».Велосипед пошёл «с молотка»  за один пуд муки.

К весне четвёртого года войны, несмотря на победные веяния и поднятие морального духа, проблема выживания у людей оставалась, как прежде, актуальной. В доме у нас не осталось ни одной ценной вещи, которую можно было бы обменять на продукты. Жили лишь надеждой, что вместе с близкой уже победой наконец-то наладится и снабжение населения продовольствием со стороны государства (что на деле произошло далеко не сразу). И тут –  как манна с неба – нам пришла с фронта посылка. Это второй брат отца – Александр, будучи раненым при наступлении немцев у озера Болотон и находясь в госпитале, прислал нам из Венгрии ящик копчёной свинины. Насколько мы были рады этому подарку – не выразить словами. Он позволил нам встретить долгожданный День Победы уже вполне оправившимися от голодной и последней в ту войну зимы.

Прочтя эту исповедь пережившего войну мальчишки, читатель нынешнего поколения вряд ли  может себе представить, как в ту суровую годину жила обычная семья, лишённая кормильца. Имея в виду, что даже наша, будучи вместе с отцом, все четыре года вела борьбу с голодом, что называется, не на жизнь, а на смерть.

 

Анатолий Корешков